Полный зал на фильме, о котором мало кто сказал теплое слово – это был сюрприз. Должно быть, Михалков все еще действует гипнотизирующее на русскоговорящую аудиторию – магия имени, понимаешь, харизма, все дела. Удивительным оказалось и другое – в толпе выходящих с просмотра не звучало негативных реплик. Одобрение толпы, так сказать, витало в воздухе. Еще раз, и очень ярко, убеждаешься в том, что у кинокритиков и зрителей совершенно разные задачи в этой жизни.

В частности, именно благодаря критикам, все уже знают, о чем речь в этих самых «12». Но нам это – побоку. Мы расскажем все равно.

Чеченский мальчик Умар попадает на скамью подсудимых за убийство своего приемного отца, офицера российской армии. Все улики – против него. Адвокат откровенно скучает – ему неинтересно защищать ублюдочного чурку, из которого и дерьмового гонорара не выжмешь. Для вынесения приговора коллегию присяжных из 12 человек запирают в спортзале (других пригодных помещений в школе, где суд арендует площадь, не нашлось). По странному правилу, вердикт должен быть вынесен единодушно. Все хотят освободиться побыстрее и сквозануть по своим делам. Всем дело кажется совершенно ясным. Все голосуют – «виновен». И только один запоздало признанный гений-физик против. Ему кажется, что решать судьбу человека вот так, впопыхах, как-то неправильно. Кроме того, ему хочется поговорить. И господам присяжным заседателям приходится начать долгую и, как им кажется, бесполезную дискуссию.

Они очень разные. Тут есть левиафаны современного мира – телепродюсер и директор кладбища. Есть мелкая сошка, вроде пожилого метростроевца с чемоданом, полным всякой дребедени, включая унитазную крышку. Есть процент нацменов – старый лохматый еврей и хирург-грузин со своим «ше не деди мугит хан». Есть демократ, мало отличимый от Валерии Новодворской, но есть и крепкий таксист-ксенофоб. Короче, все, что могла поставить к столу матушка-Расея, Михалковым отобрано и подано. Выбор лиц, представляющих слои и подгруппы, почти безупречен. Не в одной фактуре дело. Скажем, еврея можно было бы подобрать и пофактурнее, чем Гафт – но вряд ли это было бы так сыграно. Маковецкий, во внешности которого уживаются «ботан» и цепкий делец. Грубый Гармаш с присущей ему в самых скотских ролях бездной отчаяния. Искрометно-мешковатый Газаров, благородно-циничный Горбунов, убедительно-невнятный Петренко (Алексей), мясисто-омерзительный Стоянов – в общем, перечислить можно всех 12 апостолов. О чем говорит ощущение, что каждый идеально подходит своей функции? О том, что фильм скрупулезно просчитан. Ну, или все о том же михалковском магнетизме.

Вот добрались мы и до нашего, понимаете, Никиты Сергеевича, наконец. Конечно, я был уверен, что он, по своему милому обыкновению, перетянет одеяло на себя. Все ждал, когда это начнется. А поскольку фильм продолжается два с половиной часа, ждать пришлось изрядно. Михалков начинает выступать в самом финале. Таким образом – никакого одеяла. Два часа Михалков скромно стоял в сторонке, позволяя резвиться всем, кому было положено по сценарию. Потом, конечно, вышел на первый план и немножко подраздвинул плечами окружающую массу. Ясно, вся сверхидея замкнулась на его персонаже. Тут он изрядно пережал – скупую мужскую слезу и «Русские офицеры бывшими не бывают» обстебали решительно все (и поделом). Но при этом (возможно, впервые за последние годы) Михалков проявил чувство меры по отношению к себе самому. Страшно сказать: финальную фразу произносит не он, а Маковецкий. Хотя – лучше б ее никто не произносил. Ох, уж этот воробышек…

Да ну, спору нет, «12» - совсем не безупречный фильм. Просто в нем есть главное – он не оставляет равнодушным. Хитрый Михалков, как в лучшие свои годы, бьет по всем направлениям, цепляя интеллектуальную публику и слезливых домохозяек, толстых и тонких, евреев и прочих. Странное получается дело. Фильм сделан с настоящим чувством – но, почти наверняка, оно великолепно просчитано. Так а что, господа хорошие, вы от профессионала хотели?

Очень похоже, что «12» был запланирован как парад актерских выходов. Если так, то задача выполнена блистательно. Не все в истории про групповой приступ милосердия стыкуется, как хотелось бы. Не все соответствует правде жизни. В сущности, замысел, как он есть – всего лишь игра, правила которой во многом конфликтуют с суровой реальностью. Это нормально: театр, например – одна большая условность, однако ж мы ее почему-то принимаем и не возмущаемся, когда нам пытаются впарить сорокалетнюю тетку под видом юной невинной девственницы. Михалков играет по своим правилам, и тот, кто хочет, их принимает.