ИнформсвязьЕЖЕНЕДЕЛЬНЫЙ ЖУРНАЛ О КИНО

Догвилль 
Dogville

Режиссер Ларс Фон Триер
Сценарий Ларс Фон Триер
В ролях:
Николь Кидман,
Джеймс Каак,
Пол Беттани,
Лорен Бэккол,
Джереми Дэвис
Видеоролик: Quicktime
Год выпуска: 2003
РЕЦЕНЗИЯ №1

Странная девушка Грейс (Кидман) в условные 1930-е (во времена Великой депрессии) прибывает в провинциальный американский городок Догвилль, прячась от мафии и полиции. Добрейшие на первый взгляд жители соглашаются ее приютить. Но когда в полицейских объявлениях о ее поиске слово missing (пропала) меняется на wanted (разыскивается преступница), граждане-горожане – оправдывая себя тем, что скрывать преступницу рискованно, – начинают относиться к ней весьма потребительски. И, в конце концов, превращают ее в рабыню – что на плантациях, что в сексе. Даже самые убогие мужчины городка – и те имеют ее, когда и как хотят. Таково начало ленты. Финал же у фон Триера по традиции таков, что его разглашать нельзя (по поводу «Танцующей в темноте» прессу просили об этом специально). Режиссер вновь переворачивает ситуацию с ног на голову – лишь в самом конце понимаешь, о чем был фильм, а заодно и то, что он был сверхреволюционным.

После «Догмы-95» – придуманного им сверхреалистического киноманифеста, первого со времен французской «новой волны» – Фон Триер изобрел еще один новый киностиль: смесь театра и кино. Городок Догвилль почти целиком нарисован мелом. Вместо домов – их меловые очертания. Вместо главной улицы – пунктир с нарисованным на земле названием Elm Street (улица Вязов, как в «Кошмаре на улице Вязов», на который фон Триер, безусловно, ссылается). Поскольку мы видим всех жителей города в домах без стен, надо полагать, что это символ американской честности и людской прозрачности, но дальше станет ясно – это ложь и обман.

Считается, что «Догвилль» – самый антиамериканский фильм в истории кино, разоблачающий тамошнее ханжество. На самом-то деле фильм не столько антиамериканский, сколько «человекоскептический» (это самое мягкое из определений). Ранее лишь Кира Муратова при помощи Ренаты Литвиновой утверждала (в «Трех историях») нечто подобное: «Человечеству я ставлю ноль». Фон Триер и сам говорит, что на месте Америки в «Догвилле» могла быть любая страна. Тем более что сам он в Америке (из-за боязни путешествий) никогда не был. Впрочем, он тут же опровергает сам себя – объясняя, что его критическое отношение к американскому обществу базируется на гораздо более точной информации, чем представления о других странах у самих американцев – например, в их картине о датском классике Гансе Христиане Андерсене. Ведь датские СМИ процентов на семьдесят пишут только про Америку. В юности фон Триер был коммунистом, ходил на демонстрации против войны во Вьетнаме и Всемирного банка, бросал камни в американское посольство. Теперь не бросает, но, как сам признает, остается кем-то вроде левака. И не верит, что американское общество слишком приветливо к тем, кто материально не обеспечен. Его пафос найдет в России немало сторонников. Его авангардный киностиль, скорее всего, – нет. Хотя… мода есть мода. А фон Триер нынче – что-то вроде кино-«Тату» (только майку со словом «х... войне» отчего-то не носит).

Резюме: «Догвилль» – фильм прежде всего для знатоков, способных оценить талант и киноэксперименты самого модного арт-режиссера современности.


     
(c) Akira

РЕЦЕНЗИЯ №2

Давайте-ка сначала поговорим о Кидман. Известность ей принес австралийский триллер 1989 года «Мертвый штиль», в котором она при попустительстве Сэма Нила подвергалась сексуальному насилию со стороны Билли Зейна. В следующем году состоялась первая ее голливудская примерка: фильм «Дни грома» был так себе, но главную роль в нем играл только что освободившийся от семейных уз Том Круз, которого бывшая жена Мими Роджерс всячески унижала в прессе, – в общем, вы поняли. И до той поры, пока мир не привык к Николь Кидман в качестве самостоятельной топ-актрисы, ей приходилось выступать преимущественно приложением к звездному супругу.

Лента Стэнли Кубрика «Широко закрытые глаза», точнее, скандальная атмосфера ее съемок, стала для нее новой точкой отсчета. Она почувствовала вкус к нестандартным подходам. После «Мулен Руж», «Других», «Часов» и «Догвилля» Николь Кидман стала символом экспериментаторства в кино – в то время как ее бывший предпочел сохранить голливудский лоск.

Или, может, поговорим о Джеймсе Каане? Среди множества его ролей наиболее примечательной является роль гангстера, слабого своей безрассудностью (в «Крестном отце»). В «Догвилле» он тоже играет гангстера – но другого, рассудительного сверх меры. Здесь он со всей деликатностью заботливого папаши внушает любимой дщери необходимость своевременного употребления власти.

Впрочем, подобным образом можно рассказывать о любом занятом в «Догвилле» актере – уж кого-кого, а авторитетов в нем хватает. И все это авторитетное собрание наотрез отказывалось развлекать тех, для кого пусть раскрученное, но все-таки «другое» кино оказалось плохим лекарством от слабоумия. Три юные пожирательницы попкорна в задних рядах отчаянно боролись со скукой путем перескоков с хихиканья на гоготанье и наоборот. Им не повезло: в российском прокате шла полная, трехчасовая, версия, в то время как для массового мирового проката Ларс фон Триер пообещал подготовить сокращенную на сорок минут. Настоящим зрителям тоже не повезло: с улицы Вязов Фредди К. за своими горячими поклонницами так до конца сеанса и не пришел. Наверное, это была неправильная улица Вязов.

То, что фон Триер – неправильный режиссер, знают все. Так вот, сплин в зрительских рядах не был следствием его промашки. Он был следствием его расчета, он был, можно даже сказать, им сфабрикован. Фон Триер таким изуверским способом доказал, что интерес можно поддерживать и игнорируя развлекательность. Потому он облек экзистенциальную притчу о власти, о человеческой природе в форму, скорее, киноспектакля с большим набором условностей, и эти условности еще надо было принять.

Ошибаются те, кто после «Танцующей в темноте» нашел в фон Триере гуманиста. Он намеренно не развлекает зрителей, он предпочитает сам развлекаться ими. Вот и сейчас он привил аудитории долготерпение, чтобы в конечном итоге вознаградить ее косточкой. Человеку ведь свойственно мириться с принятой установкой, какой бы противоречивой она ни казалась. Человек делает из этого примирения особенность лишь до той поры, пока не привыкнет и не начнет воспринимать как должное.

Каждый день он что-то или завоевывает, или теряет. Это такая черта человеческого характера: предпочитать завоевывать – по крупинкам прибавлять себе удобства, вырабатывать удобный для себя порядок вещей. И впоследствии былые свершения кажутся мелочью даже по сравнению с нынешними крупинками. Вот и жители Догвилля поначалу не придавали значения той помощи, которую им могла оказать Грэйс, потому что привыкли обходиться без нее. Потом они привыкли к ней. Человеческая жизнь подчинена простому правилу, а точнее, звериному инстинкту выживания: хорошего – больше, плохого – меньше. Потому и получилось так, что, приняв помощь Грэйс, они через несколько ходов сделали ее своей рабыней. Они даже подвели под это массу обоснований – для себя, естественно. Разумно ли это было с их стороны? Безусловно. Но ситуация порочна, когда не разум контролирует стремления, а стремления контролируют разум, используют его в качестве своего слуги. Грань перехода от разума к разуму ищите в скучной середине «Догвилля».

Для человека, ведь, что не запрещено, то разрешено, а то, что запрещено, должно быть четко сформулировано. Грэйс ничего не формулировала, чем заставила милых жителей Догвилля почувствовать преимущество над собой. Преимущество это заключалось в зависимости, и осознание того, что они не выдают ее полиции, превратилось в осознание того, что она обязана им за это. А из того, что она уступала в мелочах, они извлекли потребность в увеличении давления. Поначалу безобидном. Мы ведь тоже, заполучив что-то, начинаем тянуться к большему. Мы, случается, простые воздушные шарики надуваем до тех пор, пока они не лопнут. Возможно, Грэйс и в самом деле испортила горожан своим появлением. Но что очевидно – те были готовы так испортиться.

Звери объединяются в стада. Попробовавшие человечины звери для человека – больные звери. Пораженное болезнью стадо уничтожают целиком. Жители Догвилля, может, и не были больными с точки зрения науки. Они стали таковыми с точки зрения Грэйс. В какой-то момент эта точка зрения возобладала. Отец сказал дочери: изображать святость – значит, проявлять высокомерие. И дочь решила: они неизлечимы, они уже не станут прежними, они забыли о человеколюбии, о своей людской сущности. Во всем городе осталась лишь одна тварь, не забывшая о своей сущности, – это собака. У собаки стремления не сходятся с разумом. Но собаку нам показали лишь перед финальными титрами.

На силу всегда находится сила. В конце концов, нет ни Догвилля, ни гангстеров – есть маленькие люди и большие люди. И есть, как бы это сказать… более большие люди. Грэйс могла проявить гуманность в общепринятом понимании. Но эту нишу уже занял Том. Этот персонаж – олицетворение импотентной интеллигенции. В начале фильма он не вызывал ничего, кроме симпатий. Но позднее стал повторять о своем писательском вдохновении так же часто, как Бен – об индустрии грузоперевозок. Он обратил свой талант в умение всему подбирать объяснение: сперва для утешения, потом – для поддержания установившегося порядка.

А какая роль в этом действе была отведена зрителю? Он, должно быть, до упора идеализировал героиню Кидман – из-за страдальческого ореола и из-за симпатии к этой актрисе. Фон Триер очень умело и очень цинично эту симпатию попользовал, заставив зрителя низвести мораль истории до житейского истолкования – каждый зритель не мог не прикинуть, насколько правильно вела себя Грэйс с позиции ничем не выделяющегося из толпы индивидуума, не задаться вопросом «Что бы я сделал(а) на ее месте?». Фон Триер сделал из зрительской реакции («я б ее, гадину, лично расстреляла») общественное мнение, которое не могло сулить проштрафившимся горожанам ничего хорошего.

Зритель хотел именно такой развязки. Если бы она оказалась иной, он покинул бы кинотеатр с чувством глубокого неудовлетворения. Фильм заканчивается зимой в человеческой душе. А ведь была в начале весна, затем – лето, осень, бабье лето. Ненависти предшествовала граничащая с умилением симпатия. Фон Триер дает понять: такая развязка – естественна. Согласно человеческой природе, также прибавляя по все увеличивающимся крупинкам, он подготовил фундамент для убийства каждого жителя Догвилля. Если где-то, пусть даже неумышленно, обнаруживались неприятные черты – он обострял их, не позволяя зрителю великодушно их не заметить. Когда Чак поднялся над изнасилованной им в первый раз Грэйс, нарочно был подобран ракурс, с которого открывался самый отвратительный вид. Глупость, хамство, мелочность, капризность, никчемность, сварливость горожан на исходе третьего часа повествования спутались в гордиев узел. И даже детей фон Триер не пощадил – доказал, что они вырастут такими же, как их родители. Когда появляется возможность разом положить всему этому конец, зритель уже ни в чем не сомневается, воспринимает расправу как нечто само собой разумеющееся.

Но все же, фон Триер – обманщик. Вроде бы повествование у него идет своим чередом, мелко переходя от одной мизансцены к другой. Однако иногда вместо этих мелких переходов оказываются махонькие такие качественные сдвиги. Автор, вроде бы незаметно подбираясь к конечной своей цели, подменяет нормальное распределение дискретным. Вот, к примеру, реплика: «на этой постели больше никто не будет спать». Как ее истолковывать? «На этой постели больше никто не может спать» – вариант, конечно, напрашивающийся, но к тому моменту зрителя больше устраивает «на этой постели больше никто не должен спать». Вроде бы маленький шажочек? А вот так фокусник фон Триер отвлекает внимание и незаметно пододвигает фигуру. И весь фильм – пододвигание фигур. За его время фон Триер успевает скормить зрителю полный пузырек сильнодействующего лекарства, начав с микродоз и создав зависимость от него. Горечь при этом маскируется обилием закадрового текста – благо, и тембр голоса подобрался располагающий.

Это только кажется, что стремительный финал не соответствует неспешному ритму повествования. Автор все это время готовил полномасштабную встряску для умаянных зрителей. Ведь для того, чтобы случилось эффектное развеивание скуки, ее сперва надо нагнать. Проснувшийся зритель – одухотворенный зритель, неравнодушный зритель. Вот тогда-то и выясняется, что трудное запоминание деталей не пропало зря. И от этого зритель получает удовлетворение – словно он пережил какое-то событие, участием в котором впоследствии можно будет гордиться. Знаете, это как в боксе: если уровень зрелища заурядный, публика предпочитает смотреть нокауты. «Я видел, как Формэн долго и упорно избивал Али, нанося ему чудовищное количество ударов. Но я видел и то, как в восьмом раунде Али послал измотанного Формэна в нокаут» – автор этих слов может снисходительно взирать на тех, кто видел лишь заключительную фазу боя. А ведь если бы Али не выдержал и упал, бой был бы признан скучным, а сам Али – тактически безграмотным и попросту неготовым. Вот и здесь: перед тем, как мощно разгромить логово лицемерия и порока, его понадобилось неспешно представить полным собранием добродетели.

Да, на сегодняшний день Ларс фон Триер – непревзойденный мастер интеллектуального кино, в первую очередь благодаря таланту манипулировать зрительским сознанием. Он словно бравирует умением показывать зрителю не только то, что тот хочет видеть, но и то, о чем тот мыслит. Он вызвал массовое сострадание к слепой Сельме. И он вызвал массовое раздражение к состраданию – беседа отца и дочери кажется просто-таки чудовищно ненужной потерей времени. Оказывается, мизантропия свойственна каждому человеку. Подобно существующему понятию «уровень адреналина в крови» вводится понятие «уровень фашизма в сознании». Фон Триер заставил зрителя испытать восторг от убийства маленьких детей на глазах у матери. Процесс занял целых три часа. Или всего три часа.

После этого не остается никаких сомнений в истинной актерской мощи актрисы, карьера которой начиналась с хорошенькой мордашки, красивого тела и удачного романа. После этого трудно не находить разницы между осмелевшими дилетантами, не ведающими, что есть умело обставленная художественная претензия, и чертовски изощренным, чертовски талантливым провокатором. И даже как-то глупо сводить беспощадность «Догвилля» к неприятию одной отдельно взятой страны: в фильме представлена модель обычного общества, а антиамериканизм его создателя выразился лишь в том, что он выбрал в качестве примера несуществующий городок в Америке 30-х.

Но, пожалуй, мы все слишком независимы для того, чтобы позволять безумно далекому от нас датскому манипулятору, каким бы талантливым он ни был и какими бы причудливыми фобиями он ни страдал, проворачивать делишки в наших мозгах. Посему продолжим уверять себя в том, что ничего в нас после просмотра «Догвилля» не изменилось. Мы и так прекрасно знаем, к чему стремимся и что для этого делаем. Мы ведь никаких особенных перемен в себе не заметили, правда?


     
А знаете ли вы, что...

- Ларс Фон Триер сказал о фильме следующее:

Написать сценарий "Догвилля" меня сподвигли две вещи. Во-первых, я поехал в Канн с "Танцующей в темноте", и некоторые американские журналисты критиковали меня за то, что я снял фильм о США, ни разу там не побывав. Это меня рассердило, так как, насколько я помню, американцы не ездили в Касабланку, когда снимали одноименный фильм. Я подумал, что это несправедливо, и решил, что сниму еще несколько фильмов, действие которых происходит в Америке. Это первое.

Затем я слушал "Пиратку Дженни" - песню Бертольда Брехта и Курта Вайля из "Трехгрошевой оперы". Это очень сильная песня, и в ней проходит тема мести, которая мне очень понравилась.

Действие фильма должно было происходить в богом забытом месте, потому что действие "Пиратки Дженни" происходит в городе, расположенном вдали от больших дорог. Я решил, что Догвилль будет находиться в Скалистых горах, потому что если вы никогда там не бывали, название звучит фантастично. Разве горы бывают не скалистыми? Надо ли понимать, что эти горы особенно скалистые? Это звучит, как название, которое придумали для сказки. И я решил, действие будет происходить в годы Великой Депрессии, потому что мне казалось, что это создаст нужную атмосферу.

Старые черно-белые американские фотографии, снятые во время Великой Депрессии, безусловно были источником вдохновения, но мне ни разу не пришла в голову мысль сделать фильм черно-белым. Это еще один способ установить фильтр между тобой и зрителями, еще один способ стилизации. Если, снимая фильм, ты что-то делаешь "странным" (например, очертания домов лишь нарисованы на полу), всё остальное должно быть "нормальным". Если в фильме слишком много "слоев", это отдаляет от него зрителей. Важно не делать слишком много вещей одновременно, иначе вы отпугнете зрителей. Я работаю примерно так, как работают в лаборатории, - я экспериментирую. Когда проводишь эксперимент, важно не изменять более одного фактора одновременно.

Мне сказали, что американцам фильм может напомнить пьесу Торнтона Уайлдера "Наш городок", и кто-то дал мне ее прочитать во время съемок. Однако не думаю, что здесь есть какое-либо сходство сюжета. Разумеется, я не хочу сказать, что на меня ничто не повлияло. Могу, например, назвать, ряд телеспектаклей, которые я видел в семидесятых годах, в особенности "Николаса Никлби" в постановке Королевского Шекспировского театра. Он был очень условный, с участием в спектакле зрителей и прочими типичными для семидесятых "штучками", но и сегодня смотрится прекрасно. В целом на меня повлиял тот факт, что мне не хватает на телевидении театра. Телетеатр был очень популярен в годы моей молодости. Театральный спектакль переносили в другую среду, а порой делали место действия предельно абстрактным. Я не в безумном восторге от театра на театральной сцене, но на экране телевизора или киноэкране он мне по-настоящему интересен.

В известной мере я вдохновлялся Бертольдом Брехтом и его очень простым минималистским театром. Моя теория заключается в том, что зритель очень быстро забывает об отсутствии домов и тому подобного. Это заставляет его придумать свой собственный город и, что намного важнее, побуждает его пристальнее вглядеться в людей. Домов нет, и они не отвлекают ваше внимание, и через какое-то время зрители перестают замечать их отсутствие, потому что вы заключили с ними своего рода договор о том, что их не будет.

Что я могу ответить тем, кто скажет, что это не кино? Я отвечу, что возможно они правы. Но, разумеется, я не стал бы утверждать и то, что это "антикино". В начале своей карьеры я делал очень "кинематографичные" фильмы. Проблема в том, что сегодня это стало очень легко - достаточно купить компьютер, и вы получите "кинематографичность". Вы получите армии, штурмующие вершины, вы получите драконов. Надо только нажать на клавишу. Я думаю, "кинематографичность" была естественной, когда, например, Кубрику пришлось ждать два месяца нужного ему освещения горы за спиной Барри Линдона, когда он скачет на нас. Я думаю, это было потрясающе. Но если вам нужно подождать всего две секунды, и какой-нибудь компьютерный юноша введет в кадр нужное освещение... Я уверен, это другая форма искусства, но меня она не интересует. Я не вижу армий, взбирающихся на горы, я вижу только парня у компьютера, который говорит: "Давайте сделаем этот кадр более изысканным: добавим немного теней, и чуточку приглушим все краски". Это великолепно сделано, но меня это не трогает. Мне кажется, что мною манипулируют, а я не хочу, чтобы мною манипулировали.

Возможно, причина в том, что я постарел. Когда я был моложе, я, наверное, считал бы все эти компьютерные эффекты потрясающими. Но я стал старше и должен быть упрямым. Вот почему я начал возвращаться к старым добродетелям и старым ценностям. Если вы достаточно упрямы, всё что угодно может обрести свою эстетику. Есть предел тому, как красиво должен выглядеть фильм. Если он выглядит слишком красиво, меня тошнит. Для меня кино чем-то немного похоже на выступление фокусника. Когда он показывает простые номера, например, с монетами, меня это совершенно завораживает. А когда он передвигает Эйфелеву башню, ты говоришь: "Ну и что?"

Действие "Догвилля" происходит в Америке, но это Америка, показанная с моей точки зрения. Я не ограничивал себя, не говорил себе: "Мне надо изучить это, это и это". Это не научно-популярный фильм и не исторический. Это эмоциональный фильм. Да, он рассказывает о Соединенных Штатах, но также и о любом маленьком городке на любом континенте.

Я написал сценарий по-датски, но попросил переводчика на английский попытаться как-то сохранить датский язык, не делать перевод слишком безупречным. Думаю, это у меня кафкианское, - мне хочется сохранить эту точку зрения иностранца. Например, мне было бы интересно увидеть фильм о Дании, сделанный кем-то, кто никогда здесь не бывал. Скажем, японцем или американцем. Этот человек, никогда не бывавший в Дании, стал бы зеркалом, отразившим представления о нашей стране. Мои "американские" фильмы есть отражение информации, которая до меня доходит, и моих ощущений, порожденных этой информацией. Разумеется, мои фильмы не являются правдой, потому что я никогда не бывал в Америке (хотя, должен сказать, я больше знаю о США, чем те, кто поставил "Касабланку", знали о Касабланке). Очевидно, что у японца, снимающего фильм о Дании, будет под рукой не так много информации, как у меня об Америке, потому что 90% того, что вы видите по датскому телевидению, это американская продукция. Ему придется заняться изысканиями и для меня это сделает его фильм интересным.

Вдобавок к бесчисленным американским программам на датском телевидении есть еще и ежедневные новости об Америке поскольку это самая могущественная страна в мире. Также есть и много критики. Когда я был молодым, мы проводили многолюдные демонстрации против Всемирного банка и войны во Вьетнаме, и все мы забрасывали камнями посольства. Точнее, одно посольство... Но я больше не швыряю камни. Теперь я просто дразню.

Еще в раннем детстве я понял, что если ты сильный, то должен быть справедливым и добрым, но ничего подобного в Америке не увидишь. Мне очень нравятся те американцы, с которыми я знаком, но я имею в виду скорее образ страны, которую я не знаю, но о которой у меня сложилось определенное ощущение. Я не считаю, что американцы хуже других народов, но и не считаю их лучше граждан преступных государств, о которых так много говорил господин Буш. По-моему, люди везде более-менее одинаковы. Что я могу сказать об Америке? Власть развращает. И это факт. И поскольку американцы так сильны, их можно и подразнить, потому что причинить вреда Америке я не могу.

Идея, стоящая за тем, как горожане обращаются с Грейс, заключалась в том, что опасно ставить себя в полную зависимость от других людей. Власть, которую в результате получают люди над отдельным человеком, развращает их. Когда даришь себя другим, ничего хорошего не получается. Нужно ставить определенные границы. Думаю, что с жителями Догвилля всё было в порядке, пока не появилась Грейс, равно как уверен и в том, что Америка была бы распрекрасной страной, живи там только миллионеры, играющие в гольф. Это было бы замечательное, мирное сообщество, но, как мне рассказывали, дело обстоит иначе. К сожалению, там есть и много неудачников.

Когда придумываешь персонажей, берешь людей, которых знаешь, и помещаешь их в новые ситуации. Так что все жители Догвилля - датчане, всё это реально существующие люди. Затем берешь самого себя - свой собственный характер - делишь его между двумя-тремя людьми, которые являются двигателями сюжета (в данном случае это Том и Грейс). Я могу защитить всех персонажей фильма, но только Грейс и Том в какой-то степени изображают меня.

Значит ли это, что я вижу в Томе себя? О, да. Люди, - особенно художники, - очень часто начинают с самыми благими намерениями, но потом преисполняются сознанием собственной важности, и задача, которую они намеревались решить, отступает на задний план. Порой они совершенно перестают ее видеть. Так что Том в определенной степени мой автопортрет. Не очень красивый и не очень лестный, но, полагаю, близкий к правде. Он очень старается, но так и не получает девушку... Он - единственный, кому она не досталась...

И сама Грейс отнюдь не героиня. Она обыкновенный человек - с благими намерениями, но всё-таки обыкновенный человек. Я могу понять, что люди могут интерпретировать то, что я делаю, как жестокое обращение с женщинами, но я отвечу, что эти персонажи не столько представительницы слабого пола, сколько часть меня самого. С женщинами работать очень интересно. Они хорошо передают мой характер. По-моему они изображают меня в выгодном свете, и я могу положиться на них.

Я знаю, кое-кто думает, что я не люблю женщин, но очевидно, что это неправда, - проблемы у меня с мужчинами. Такие же проблемы, как у оленя. Вокруг старого оленя с длинными рогами собираются все самки, но ему постоянно приходится отгонять молодых самцов. Все они стараются помочиться на него, совсем чуть-чуть, чтобы пометить. По той же причине в моем маленьком окружении всем дозволено мочиться на меня. Разумеется, это прекрасно, но утомительно: я всё время оглядываюсь и спрашиваю: "Кто это сделал?", а другой молодой самец подбирается ко мне сзади, чтобы помочиться мне на спину. В этом заключается моя проблема с мужчинами. Женщины так не поступают. И опять-таки, если сумеешь смириться с тем, что на тебя мочатся, у тебя могут наладиться прекрасные отношения с другими самцами.

Николь сказала, что хочет поработать со мной, и я написал роль Грейс для нее или точнее для того образа Николь, который у меня сложился. Я обнаружил, что она очень, очень хорошая актриса. Мне было интересно взять актрису, которая играла главным образом хладнокровных женщин, и дать ей сыграть нечто иное. И конечно очень занятно взять голливудскую кинозвезду и поместить ее в такой фильм. Возможно, это прибавит нашему фильму зрителей, если их не отпугнет тот факт, что в фильме нет ничего кроме черного пола со стоящими на нем актерами...

Мне лучше всего работается с актерами, когда они доверяют мне, а порой это доверие трудно завоевать. Я толком не знаю, для чего мне это нужно. Может, причина в том, что я не доверяю самому себе? Николь сразу же во всем доверилась мне, и это было замечательно. Пол Беттани тоже, но поскольку он мужчина, это заняло чуть больше времени... Он очень хороший актер. Всегда есть искушение продолжать работать с людьми, о которых ты уже знаешь, что можешь на них положиться, но не менее интересно работать с новыми людьми.

Я всегда хотел поработать с Беном Гадзарой. Он был для меня героем из-за фильма "Убийство китайского букмекера" среди прочих картин. Кандидатуру Лорен Бакалл предложил режиссер по кастингу, ее выбрали за ее талант, а не потому что она Лорен Бакалл. Джеймс Каан, разумеется, прекрасный актер. Да, согласен, после "Крестного отца" в его имидже появилось что-то от гангстера, но, главное, что он очень хороший актер.

"Догвилль" прежде всего фильм, и я удовлетворен его формой, содержанием и актерским исполнением. Я знаю, это не хипхоп, но я горжусь тем, что оказался не таким старым, каким себя ощущаю.


 

ФИЛЬМЫ
 Хит-Парад
 Ближайшие релизы
 График выпуска  фильмов
 Новости
 Ролики
 Рецензии
 Архив новостей
 Саундтреки
В НАЧАЛО
E-MAIL
LINKS
РЕЦЕНЗИИ
 Код доступа "Кейптаун"
 Дж. Эдгар
 Охотники за головами
СТАТЬИ
 РЭД
 Копы в глубоком запасе
 Уолл-стрит 2
КРУПНЫМ ПЛАНОМ
 Вин Дизель
 Джоди Фостер
 Мишель Пфайффер
РОЛИКИ
 Миссия невыполнима 4
 Ледниковый период 4
 Живая сталь
Rambler's Top100
Rambler's Top100

Поиск по сайту: