В томных глубинах парижского вокзала Монпарнас, между людей и образов, туда-сюда ходит гаврош с колючими синими глазами. Звать паренька Хьюго, и он совсем не босс. А даже совсем наоборот – сирота без роду и племени. Папа вмэр, мамы нету, дядя-алкаш, похоже, тоже приказал долго жить. В общем, мальчонка тырит по прилавкам булочки, живет в вокзальных часах, которые периодически заводит, смотрит по ночам на Эйфелеву башню в 3D и в любую погоду ходит с голыми коленками. Цель его жизни – починить старинного робота, который умеет рисовать и носит неприличное имя «автомотон». Робот остался от папы, и в нем, определенно есть тайна. Только вот завести жестянку можно только спецключом. Он найдется у слегка отмороженной девочки (тоже с голыми коленками), приемный отец которой окажется целым гением немого кино, замаскированным под старьевщика.

Дальше будет почти приключение. Все изменятся, многие заулыбаются, зрители узнают что-то новое, а некто безумно похожий на Джонни Деппа сбацает ретро на гитаре. Престарелые синефилы утрут ностальгические слезы, подмигнут Скорсезе-фотографу и пойдут листать свои пыльные энциклопедии в поисках Мельеса. Дети, в общем, тоже останутся довольны.

Удивительно красивый киноторт, в котором верхние слои из карамели, наивности, голых коленок, стерео и франкофонии предназначаются младшей школе, а начинка из хорошо горящего целлулоида и ветхих хроникальных страниц – тем, кто с Иваном Грозным Казань брал, а Шпака не трогал. При этом Скорсезе полфильма так ловко туманит свою истинную затею, что в предлагаемого «Оливера Твиста в 3D» даже начинаешь верить. Настраиваешься на общую Хогвартс-атмосферу, назойливо липнущие на экран снежинки и буквально кукольный Париж, вдвое перепариживший даже влюбленного в этот город Вуди Аллена. Рождество. Сказка. Мальчик чинит робота.

И тут Скорсезе, вдоволь наигравшись в красивенное детство, расчехляет архивы – и зрителя начинают засыпать историей а-ля «откуда оно есть пошло кино». Декабристы будят Герцена. Люмьеры – Мельеса. Ага, того самого Жоржа, которого мы проходили на 4-м курсе в рамках спецдисциплины про историю кинематографа. Не был. Не замечен. Не привлекался. Выбил глаз Луне, убил дракона, дал миру под сотню странных фильмов и с полтонны каблучков для модных туфелек. Познавательно, в общем. Эпитафия на смерть Клавы Г. При этом нужно отдать дань режиссеру всю эту энциклопедию для смешных и сопливых он не перестает упаковывать в исключительно качественное детство. И сам тащится от каждого кадра, каждой мизансцены, каждого исторического факта, с любовью выкопанного в библиотеке.

Помогает ему в этом и актерский состав. Сэр Бен Кингсли, который и в «Бладрейне» умудрялся не потерять лицо, тут со старческим шиком играет глыбу мирового кинематографа, умудряясь совмещать мощные взгляды с удивительной проникновенностью. Саша Барон Коэн как обычно дает трагического клоуна, страдающего головой и ножкой. Другие эпизодически вкрапленные звезды просто, хорошо и красиво делают то, что нужно. Что же до детского дуэта – он оставляет двойственные впечатления. Мальчик Аса Баттерфилд внушительно зыркает небесными льдинками из-под ресниц, много бегает, но производит впечатление все еще не размороженного Кая. Титулованная же Хлоя Моретц, наконец-то доросшая от дракуляшек-убивашек до персонального берета и роли подростка с неполным набором хромосом, хороша всем, кроме навечно прилипшей улыбки. Но в фильме для детей (пусть и со взрослой подоплекой) обязательно должны быть дети. Поэтому кушаем, что дают, улыбаемся и машем.

Примерно то же можно сказать и в целом про фильм. То, что начиналось как сказка, а закончилось как монумент, безусловно, вызывает восхищение деталью, преданностью своему делу и визуальным блаженством. С другой стороны, лет 20 назад я бы точно заскучал на второй половине, а тут пришлось поерзать на первой. Как только происходит пресыщение красотенью и отточенными сценками из жизни вокзала, сразу просыпается желание поспать. А режисер все продолжает гортями швырять киносовершенстве в очевидной надежде получить еще одного дядюшку Оскара.

Людям же, не попавшим в русло восторга и преклонения, в этой пьесе про Мельеса и вовсе останется только Париж в 3D. И больше ни бельмеса. Потому и дядюшек на церемонии надавали нищенских – за технический прогресс. Всех душевных разобрал немой «Артист».